— Жаль, что ты так к нему относишься, — сказала мама. — Ты ведь знаешь, он очень многое делает, не только цветочки разводит. Твой дед — замечательный человек. А он был бы рад, если бы ты составила компанию твоему кузену Тоби.

— Мой кузен Тоби — хлюпик, который позволяет помыкать собой и безропотно полет георгины, — возразила я.

Я взглянула на маму сквозь упавшие мне на лоб влажные черные локоны и поняла, что георгины подействовали не так хорошо, как обычно. Лицо у мамы по-прежнему оставалось серьезным. Моя мама — очень серьезный человек, и работа у нее очень ответственная — она королевский казначей. Но обычно мне все же удается ее развеселить. Когда мама смеется, она запрокидывает голову и становится очень похожа на меня. У нас обеих довольно вытянутые розовощекие лица и одинаковые ямочки на подбородке, только глаза у нее черные, а у меня голубые.

Я видела, что дождь вгоняет маму в тоску. Это действительно очень утомительно: приходится следить за тем, чтобы компьютер не отсырел, и ходить в туалет в маленькую сырую палатку, колышущуюся на ветру, и так далее, и тому подобное. И я поняла, что это один из тех случаев, когда мама принимается воображать, будто я вот-вот свалюсь с ревматизмом или воспалением легких и умру. Видимо, придется разыграть свой главный козырь, а не то я еще до обеда отправлюсь в Лондон.

— Да брось ты, мам! — сказала я. — Дедушка ведь тебе не отец. Он папин. Если уж тебе так хочется отправить меня в лоно семьи, отчего бы вместо этого не послать меня к твоему отцу?

Мама плотнее запахнулась в свой блестящий плащ-дождевик и отступила на шаг.

— Мой отец — валлиец, — сказала она. — Если ты поедешь к нему, то окажешься в чужой стране. Ну ладно. Если считаешь, что ты способна выносить это ужасное бродячее существование, не будем больше говорить об этом.

И ушла. Она всегда так делала, если кто-то заговаривал о ее отце. Я думала, что это, должно быть, ужасный человек. О своем втором дедушке я знала только, что маме пришлось сбежать из дома, чтобы выйти замуж за папу, потому что ее отец не позволял ей выходить замуж. Бедная мамочка! А я еще пользуюсь этим, чтобы от нее отделаться! Я вздохнула — отчасти облегченно, отчасти виновато. И пошла искать Грундо.

Когда мы на время где-то останавливались, Грундо приходилось туго. Если мне не удастся под каким-нибудь предлогом его увести, Сибилла с Алишей затащат его в Сибиллин шатер и примутся учить уму-разуму. На этот раз, когда я наклонилась и нырнула в тускло освещенный шатер, дело обстояло еще хуже обычного. Там был Сибиллин кавалер. Он заливался своим мерзким, шипящим смехом. Я услышала, как он сказал:

— Отдай его мне, дорогая! Я из него быстро сделаю мужчину.

Грундо был бледнее мела.

Единственный человек при дворе, которого я не люблю еще сильнее, чем Алишу, — это Сибиллин кавалер. Зовут его сэр Джеймс Спенсер. Он очень противный. Самое удивительное, что весь двор, включая Сибиллу, знает, какой он мерзкий, но все закрывают на это глаза, потому что сэр Джеймс полезен королю. Я в этом не очень разбираюсь. Но я замечала, что то же самое бывает с некоторыми бизнесменами, которые полезны королю. В газетах все время намекают, что эти люди — мошенники, однако никому и в голову не приходит их арестовать. Вот и с сэром Джеймсом то же самое, хотя чем именно он полезен королю — ума не приложу.

Увидев меня, он осклабился.

— Пришла проверить, не съел ли я твоего ненаглядного? — спросил он. — Не все ли тебе равно, Арианрод? Будь у меня твои связи, я бы на юного Эмброуза и не взглянул.

Я посмотрела ему в лицо — на массивный рябой нос, на близко посаженные глаза.

— Не понимаю, о чем вы, — ответила я в своей лучшей придворной манере: любезным, но ледяным тоном.

Мои связи не казались мне такими уж аристократическими. Мой отец — всего-навсего королевский волшебник, отвечающий за погоду, и его место в иерархии куда ниже, чем у Сибиллы: она ни больше ни меньше, как английская Хозяйка Земли.

Сэр Джеймс снова разразился этим его шипящим смехом: «Хссззз!»

— О магической иерархии, милое дитя! — сказал он. — Взгляни на своих деда и бабку! Казалось бы, если тебе и стоит строить кому-то глазки, так не меньше, чем будущему мерлину.

— Что-что?! — воскликнула Сибилла, а Алиша ахнула. Я взглянула на нее — она побагровела от возмущения, и все ее веснушки выступили ярче обычного. Веснушек у Алиши еще больше, чем у Грундо. На длинном, лошадином лице Сибиллы отражался гнев. Она выпучила на меня свои бледно-голубые глаза.

Я не поняла, чего они так разозлились. Я только подумала: «Вот зараза! Теперь придется вести себя очень-очень вежливо — и довольно глупо, — и делать вид, что я ничего не заметила». Это вообще свойственно сэру Джеймсу: ему нравилось, когда вокруг него все злятся.

— У нас отличный мерлин! — заявила я.

— Он старик, дорогая моя, — злорадно возразил сэр Джеймс. — Старый, больной человек.

— Ну да, — сказала я, теперь уже на самом деле озадаченная. — Но ведь неизвестно же, кто станет следующим, не так ли?

Он посмотрел на меня с жалостью.

— Слухами земля полнится, милое дитя! Или твои наивные маленькие ушки не прислушиваются к сплетням?

— Нет, — отрезала я.

Я устала от этой игры, к чему бы он там ни клонил. Так что я повернулась к Сибилле и очень вежливо спросила:

— Простите, пожалуйста, нельзя ли мне сводить Грундо посмотреть, как работает мой отец?

Она пожала толстыми плечами.

— Если Дэниел согласен работать на глазах у пялящегося на него ребенка — что ж, ему же хуже. Лично я уже устала от этого мальчишки. Грундо, если ты опоздаешь вернуться, чтобы переодеться в придворный костюм к ланчу, я тебя накажу! Ступай.

— Вот тебе и материнская любовь! — сказала я Грундо, когда мы выбежали под дождь.

Он ухмыльнулся.

— Можем не возвращаться. Я надел придворный костюм под эту одежду. Так оно теплее.

Я пожалела, что мне это самой не пришло в голову. Стояла такая холодрыга — просто не верилось, что вот-вот наступит Середина Лета. Как бы то ни было, Грундо я утащила. Теперь оставалось только надеяться, что папа действительно позволит нам посмотреть, как он работает. Ему не всегда нравится, когда его тревожат.

Когда я осторожно приподняла занавеску у входа в погодный шатер, папа еще только готовился. Он снял свой плащ-дождевик, стащил тяжелое парадное одеяние и заворачивал рукава рубашки. Он выглядел таким подтянутым и напряженным, что больше был похож на солдата, готовящегося к поединку, чем на волшебника, который собрался управлять погодой.

— Отойдите вон в тот угол и не отсвечивайте, — распорядился он. — А не то всем нам влетит от его величества. Инструкции на сегодня очень строгие.

При этом он обернулся к нам с улыбкой, давая понять, что в принципе не против нашего присутствия.

Грундо устремил на него свой серьезный, вдумчивый взгляд.

— А вопросы задавать можно, сэр?

— Скорее нет, чем да, — ответил папа. — Это будет меня отвлекать. Но если хотите, я по ходу дела буду объяснять, что и как я делаю. В конце концов, — добавил он, с грустью взглянув на меня, — возможно, кто-то из вас захочет пойти по моим стопам.

Я своего папочку люблю, хотя и редко его вижу. Он, похоже, и в самом деле надеется, что когда-нибудь я стану заниматься погодой. Боюсь, я его ужасно разочарую. Погода мне ужасно нравится, но и все остальные виды магии тоже. Так было и раньше, когда я знала о магии только то, чему учат при дворе, а уж теперь-то и подавно.

Но мне нравилось смотреть, как работает папа. Когда он подошел к погодному столу, я поймала себя на том, что смотрю на отца с ласковой улыбкой. Сейчас стол еще не был активирован и представлял собой просто раму из золотых и медных прутьев, покоящуюся на прочных ножках. Стол был складной и убирался в потертый и поцарапанный деревянный ящик фута четыре длиной. Я знала этот ящик с тех самых пор, как себя помню. От него пахло озоном и кедровым деревом. Этот ящик почему-то очень шел папе.